Марина Аромштам объясняет на примере книги «Однажды мама ругалась…»
Книга «Однажды мама ругалась…» Ютты Бауэр — история объемом в одиннадцать предложений. Большинство из них простые и состоят всего из нескольких слов. Картинок много — правда, довольно странных. На одной в безбрежном небе плавают глаза, на другой среди снегов торчат одинокие ноги. На третьей — «коллаж» из звериных морд и непонятных разрозненных частей.
Марина Аромштам
Писательница, журналистка, педагог, главный редактор сайта «Папмамбук»
А все потому, что случилась беда. Однажды утром мама так кричала, что… — знаете, что случилось? Пингвиненка, от лица которого ведется повествование, «разорвало на части».
Героя книги разорвало исключительно по той причине, что мама очень сильно на него кричала. А все его разорванные части разнесло в разные стороны света.
И герой жалуется читателю, что он ничего, ничегошеньки не мог противопоставить случившемуся. Вот, собственно, и весь сюжет этой истории из одиннадцати предложений. Такая краткая, наглядная и выразительная картинка последствий вербальной агрессии.
«Папмамбук»
Одно из основных значений слова «агрессия» — нападение. Вербальная агрессия, соответственно, это нападение с помощью слов. В данном случае мама ведет себя агрессивно по отношению к своему ребенку (в книжке это пингвиненок) — кричит на него.
Приходится признаться: мы, взрослые, порой кричим на детей. Или, давайте уж без обиняков: мы орем на детей. По самым разным причинам. Они выводят нас из себя — вот мы и орем. И всегда считаем, что орать на ребенка — нормально. Это ведь не бить. За битье у нас предусмотрено уголовное наказание. А за ор — нет. Ор — так сказать, в рамках допустимого. Потому что он вроде бы не наносит ребенку видимых увечий. Не угрожает его жизни. И, наверное, здоровью не угрожает.
«Папмамбук»
Но о последнем мы уж точно не думаем.
И нам даже странно, что бытовой крик, это вполне допустимое с точки зрения Уголовного кодекса поведение, психологи именуют «вербальной агрессией». В их устах это как-то резко звучит.
Я могла бы сейчас заняться рассуждениями о травмирующем характере слишком громких звуков и, в частности, человеческого голоса. Но лучше расскажу одну небольшую историю, напрямую, как мне кажется, связанную с книжкой про то, как мама ругалась.
На одном из книжных фестивалей мне поручили организовать дискуссию на тему «Нужны ли сегодняшним детям книжки о школе?». Дискуссии не получилось, потому что присутствующие на «мероприятии» дети дружно ответили, что такие книжки им не нужны. Они и так каждый день в школе. У них эта школа вот где сидит! И что взрослые могут сообщить им о школе — такого, чего они сами не знают?
Моя слабая попытка возразить — «Может, дети чего-то не знают о взрослых, которые ходят в одну с ними школу?» — была мгновенно подавлена:
– Мы чего-то не знаем про этих взрослых? Да мы знаем, что они все время на нас орут!
Дальше хор распался на множество возмущенных голосов:
— Приходит тут с больной головой и думает, что ей можно кричать! Пусть таблетку выпьет, перед тем как идти на работу.
— Да она от этого удовольствие получает. Это ж только ей можно — кричать. Мы-то на нее не кричим.
— Да эти учителя, они нас вообще за людей не считают!
— Да им все равно, что мы думаем и что мы чувствуем!
— И что вы нам говорите, будто они «тоже люди»? Никакие они не люди! Они давно утратили человеческий облик…
Я не буду описывать сложность своего положения и то, как я долго и безуспешно пыталась из него выпутаться. В конце концов я решила сбить «оппонентов» с толку:
— Слушайте, ну кричат на вас. Это же не смертельно. Лучше представьте, что вам объявили: с завтрашнего дня в школе вводятся телесные наказания. Что бы вы сказали?
Не ласка, а указка: история телесных наказаний в отношении детей
Я-то собиралась рассказать им о том, какой громадный путь в сторону гуманизации проделала школа — ведь еще недавно, по меркам истории, там вовсю пороли. И в школу графа Толстого крестьяне крайне неохотно отдавали детей по той причине, что он-то как раз не порол. А если не пороть, какое же тут обучение? Ничего серьезного быть в такой школе не может… В общем, я думала удивить детей и заодно продемонстрировать некоторые знания из истории педагогики. Но не тут-то было.
— А что? — ответили дети. — Ну и пусть вводят порку. Только пусть напишут четко, за что и сколько.
Дальше шли индивидуальные уточнения: «Если я буду знать за что и сколько, я при желании смогу этого избежать»; «Если это будет правилом жизни, я буду следовать правилу».
Я чуть не упала в обморок:
— Вы что же — за телесные наказания?
— Да, — ответили дети, не дрогнув. — Если на нас не будут кричать.
«Папмамбук»
Я страдала несколько дней: до чего мы дошли? До чего докатились? Наши дети — за телесные наказания! Движимая тягой к обобщениям, я же почти связала детские заявления с огромным количеством желающих сохранить в России смертную казнь. И еще много с чем связала.
А потом вдруг поняла: это ж подростки! И все, что они говорят, нужно принимать с поправкой, потому что они не очень точно умеют выражать свои ощущения. Так что дело здесь не в общем ожесточении и не в привязанности к идее смертной казни.
Подростки вот что хотели сказать: когда взрослый на нас кричит, он нас унижает. И это для нас ужаснее всего.
Нас корчит от этого безграничного унижения и произвола. И мы бы на все согласились, лишь бы только в наказании проявлялась какая-то понятная мера. Пусть нас порют, но это — наказание тела, а не унижение личности. А с телесным наказанием, если оно будет дозированным, мы как-нибудь справимся.
Положим, они заблуждаются: у них (у значительной части) нет опыта телесных наказаний, и потому им кажется, что телесные наказания не имеют ничего общего с личностным унижением. Эта процедура кажется им «техничной».
Мне, кстати, вспомнилось, как подобный опыт описывал в своей автобиографии Стивен Фрай. Оказывается, в респектабельных закрытых английских школах наказание розгами существовало до 70-х годов прошлого века. И вот Стивен Фрай рассказывает, как «приговоренные» относились к порке: для них было важно, чтобы наказывающий учитель не получал от этого удовольствия. И еще чтобы он не применял «противоправную» технику — к примеру, не бил с «оттягом» или не поднимал слишком высоко руку при замахе. На подобные злоупотребления можно было пожаловаться. И Стивен Фрай уверял, что такая «техничная», безэмоциональная порка его не очень расстраивала. Это было вполне терпимо.
Крик же, в отличие от размеренной порки «по правилам», всегда эмоционален. Сверхэмоционален, аффективен. И главная эмоция, которую мы испытываем в состоянии аффекта, — это желание уничтожить «противника». Или по крайней мере подавить на корню его волю.
Это всего лишь желание. Но оно легко считывается тем, кому адресовано. И потому так болезненно.
«Папмамбук»
А если ребенок еще и привязан к нам, то наша аффективная реакция в буквальном смысле разрывает его на части — как это и описала Ютта Бауэр: «швырнуло голову в небо, живот забросило в море, крылья пропали в джунглях. Клюв потерялся в горах. А хвостик упал где-то в городе. У меня остались лишь ноги, но потом и они сбежали».
Когда такие ситуации возникают с достаточной степенью регулярности, у ребенка появляется чувство, что взрослый действительно не желает мириться с его существованием. Состояние разорванности, разодранности закрепляется и начинает определять стиль детского поведения. А когда ребенок становится подростком и обретает некоторую долю независимости от взрослого (от родителей и от учителей), у него возникает ответная реакция неприятия.
У Ютты Бауэр все кончается хорошо: «Однако вечером мама собрала все части — и сшила… „Прости меня, дорогой“, — сказала мама устало».
«Папмамбук»
Для ребенка важно: мама может сделать над собой усилие и показать, что любит его, дорожит его целостностью, и что одной из причин ее разрушительных эмоций является усталость.
А вот взрослому придется придумывать самому, как справляться с усталостью и с помощью каких средств и сил «сшивать» разодранного ребенка — принимать его таким, какой он есть. Но книжка-то не для взрослых! Взрослые — это так, «зрители на приставных стульчиках».
Главный адресат — ребенок, лет примерно так с девяти. Тот, у кого не за горами подростковый возраст, и кто уже испытал на себе, что значит «распасться на части». Пожалуй, ничего подобного в детской литературе до сих пор не встречалось. Это значит, что мы, взрослые, сделали новый маленький шажок в осознании своих отношений с детьми. А дети получили важное свидетельство того, что они в своих ощущениях и переживаниях не одиноки.
Изначально текст был опубликован 24 апреля 2017 года, оригинал на сайте «Папмамбук». Мы публикуем его с разрешения редакции.
